— Свидетельствует о немалом уме. Единственной изрядной глупостью было убийство Дерчика. Василь оказался в опасности, а Завейчик, можно сказать, сам ему палец в рот положил.
— Разве что Завейчика ограбил и убил случайный бандюга, который видел, как тот брал из кассы жирный куш.
— Тогда бандит должен был за ним ехать. А за ним на самом деле ехал Карчак.
— А за Карчаком бандит…
— Да ведь деньги он взял на бегах! А Карчак говорит, что с бегов за ними абсолютно никто не ехал. Ещё никто в такое время с бегов не уезжал. Нет, мне кажется, что Завейчик раскрыл Василя и за это поплатился жизнью.
— А тогда я настаиваю, что Василь сошёл с ума, — сказала решительно Гонората. — Он себе преспокойно мошенничал и вдруг ни с того ни с сего убил Дерчика, убил Завейчика и ещё вдогонку отравил коней! Спятил, не иначе.
— Дерчик напугал его шантажом, — напомнила я. — Никак не могу смириться с тем, что пропали его фотоснимки, мне жутко интересно, что такое у него на этих снимках было!
— А точно известно, что они пропали?
— Так полагают. Есть слабая надежда, что уцелела плёнка, если он не носил её с собой, но обыскали почти все и ничего не нашли. Это же страшно мелкая штучка, он мог спрятать кассету где угодно, и вся королевская конница и вся королевская рать могут теперь искать до Судного дня, если, конечно, убийца её не уничтожил!
— Жалко! — сказала Мария.
— То есть остались портки убийцы, пальчики отравителя па шприце и слухи, — подытожил Метя. — Ну что ж, посмотрим завтрашнюю программку?
* * *
Были предприняты попытки составить словесный портрет того типа, который пошёл вместе с Дерчиком за фонтан. Но все попытки оказались с негодными средствами. Тип не отличался никакими особыми приметами, ни тебе кривого носа, ни, на худой конец, косоглазия, морда у него была самая обычная, и ни Горгон, ни Альбиняк не смогли описать его внешности. На бегах этот человек перестал появляться с той самой субботы, а в том, что знает его фамилию или адрес, никто почему-то не признавался.
Старший комиссар Ярковский придерживался мнения, что рано или поздно этот человек все равно придёт, потому что помешательство на почве бегов — штука страшная, и терпеливо караулил. Отпечаток пальца на шприце был опознан, за тем парнем, который его оставил, начали старательно следить, не спуская с него глаз. За указанными Метей посредниками стали ходить мощные «хвосты». Что ещё было предпринято, мне не сообщили.
Среда была чудовищна. Фуксами пришли все фавориты, которых до сей поры придерживали, и выигрывала исключительно Моника Гонсовская, которая безошибочно выхватывала из паддока лучших лошадей. Она перестала верить в какие бы то ни было мафии и кричала, что бега — самое честное игровое мероприятие в мире. Зигмусь Осика выиграл два раза и запуганным не казался. Ломжинская мафия потеряла всяческую меру, посредники нахально, назойливо и чуть ли не публично пытались впихнуть жокеям деньги, какой-то тип возле барьерчика махал в воздухе толстенной пачкой купюр большого достоинства. Никто ничего с ним не сделал, поскольку нет закона, запрещающего махать банкнотами любого достоинства. Разведчики Ярковского не поспевали доносить о соблазнителях, которые склоняли конмальчиков поить коней перед самым заездом. Наркотики в расчёт не принимались, потому что в выводном туннеле стояли конюшие и конюхи, которые глаз не спускали с проходящих коней, а в конюшнях тренеры следили как бешеные. Подозрительных личностей, за которыми надо было следить, развелось столько, что в полиции не хватало людей.
— Вы окончательно сдурели, — сказала я в четверг Янушу, не скрывая своего критического и презрительного отношения. — Что за странный метод? По мне, так подозрительных личностей надо сразу задерживать и брать в перекрёстный допрос. Личности колются, выкладывают все как на духу, капают на следующих в очереди, и таким образом можно по ниточке добраться до середины клубка. Не понимаю, что тут происходит, вы ни с кем не разговариваете, за всеми пустили хвосты, что за методы?
— Юзя хочет добраться до Василя, — ответил он мне. — Тот парень, который коню сделал укол, сам признался, потому что ничего бесповоротно вредного он не сделал и ему ничего не грозит. Тренер ему устроил страшенную трёпку, и парень никогда больше такой глупости не сделает. Он рассказал, кто его подбил на это, оказалось — конюший Кальрепа. Но Кальреп не хочет слышать о том, чтобы выгнать с работы своего конюшего, ни во что не верит, говорит, что это поклёп. Конюший тоже отпирается. Его отпечатков пальцев на шприце не было, как докажешь? Все все знают, а доказательств никаких.
— А Завейчик? На тему Завейчика вы тоже ни с кем не разговариваете?
— Со всеми. Очень вежливо. На Аргентинской живёт супружеская пара. Антчак их фамилия, обоим около шестидесяти, к бегам они никакого отношения не имеют. Гарцапского они знают давно, он бывает у них в гостях, очень любезный человек, сделал им много хорошего. Антчак на пенсии, его жена занимается мужем и домом, Гарцапский помоложе их, он для них Господне благословение, помогает, утрясает всякие вопросы и так далее. За это, когда он периодически ездит в Париж, он живёт у подруги пани Аптчаковой и таким образом получает вознаграждение за свои услуги. К чему тут прицепишься?
— Ко всему. Гарцапский не уехал бы с половины бегов, а Завейчик без повода не гнался бы за ним. Я проверила бы, кто там бывает, может, это штаб-квартира или почтовый ящик. Много у них бывает гостей?
— Нет, Нам такая мысль тоже пришла в голову, мы её проверяем. Погоди, меня одна вещь очень интересует. Я так понял, что ты там всех знаешь?
— Где я всех знаю?
— На бегах.
— Да, — призналась я. — Не всех, но очень много народу.
— Я что-то не заметил, чтобы ты разбогатела на этом мероприятии. Ты не пользуешься сведениями от разных там знакомых? Ничего не выпытываешь насчёт коней, которые должны прийти первыми?
Я покачала головой и вздохнула.
— Я их знаю, но уже двадцать пять лет не было случая, чтобы я у них спросила, кто придёт первым. Случается поговорить о лошадях теоретически или конкретно, но после звонка на заезд никакого практического значения это иметь не может. Даже Мария иногда спрашивает Болека, ставил ли тот на себя самого, а я — нет. ; — Почему?
— По двум причинам. Во-первых, я считаю, что они и сами ничего не знают и только меня собьют с толку. А во-вторых, мне характер не позволяет. Он у меня всему наперекор идёт. Классический случай был, когда я приехала па бега, намереваясь поставить два-семь. Ставка тогда была тысяча злотых, я решила поставить десять. Только два-семь, и ничего иного. Посмотрела я в паддоке и ещё утвердилась в своём мнении. И по дороге в кассу надо же мне было встретить одного из «причастных тайнам». Он прохрипел мне в ухо: «Два-семь в первом, и только!» И как ты думаешь, что произошло? Я возмутилась, поставила на тысячу разных глупостей, кроме, разумеется, два-семь. Просто не могла сказать кассирше, что поставлю два-семь! Естественно, пришли два-семь, за это выплатили большие деньги. Не могу я ничего узнавать, потому что меня всегда черт под руку толкает, чтобы сделать наоборот, это сильнее меня. Мало того, стою я, например, перед кассой триплетов, у меня есть лошадь, я её заранее наметила, слышу, как передо мной на неё кто-то ставит, может, только они и ставят. Лошадь, может, самый настоящий фукс, никакой не фаворит — мне все равно. Я её выкидываю. Раз они ставят на неё, я не буду. Конечно, потом эта лошадь приходит, я свою глупость сама знаю, но никакая сила меня не может заставить поступать разумно…
Я вдруг вспомнила Гильельмину в Копенгагене. Мы с Мартином её видели в деле и решили, что она приходит первой прямо сама по себе и мы в следующий раз поставим на неё «верхом». Через две недели Гильельмина шла в третьем заезде.
— Мы ведь собирались поставить на неё «верхом», — напомнил Мартин, — иди ставь. Я тут же стала сопротивляться.
— Э-э-э, — сказала я с неохотой. — А стоит ли?
— Раз наметили, надо ставить. Вот тебе две с полтиной, иди ставь.
— Какой смысл? Она наверняка не придёт…
— Придёт или нет — ставим!
— Может, лучше что-нибудь другое? Гильельмина… На кой ляд нам Гильельмина?.. Мартин заскрипел зубами.
— Ставь, черт тебя дери, на Гильельмину! Я иду ставить последовательности! Прекрати дурить, ты должна была быть Гильельмина, так будет Гильельмина! Ставь!'!
— И-и-и…
Мартин заскрипел зубами ещё сильней и помчался в кассу последовательностей. Это было в те времена, когда электроника на Аматёре ещё не загнала все ставки в компьютер. Я шла ставить в кассу одиночных ставок чуть ли не пятками вперёд, лошади уже стояли на старте, я надеялась, что не успею, что кассу закроют. Если бы не то, что мы играли в складчину и у меня были его деньги, я поставила бы на что угодно, только не на Гильельмину, странно, что я не онемела, когда называла её в кассе. Гильельмина пришла как хотела, выплачивали по восемьдесят крон за ставку в пять. Без принуждения в виде двух с полтиной Мартина я не тронула бы Гильельмину ни за какие пироги!
